Глобализация - сущность и явление
Идея, овладев массами, превращается в материальную силу. На пустом месте идеи не рождаются. Они всегда являются отражением объективных процессов. Август девяносто первого года не является исключением.
Советский Союз волей обстоятельств оказался вынужден организовывать свою жизнь как «осажденная крепость». Этот принцип, умноженный на революционный энтузиазм, дал колоссальный эффект, но и минусы его очевидны. Уже на XVIII Конференции ВКПб (февраль 1941 года) прозвучали предложения о необходимости отказа от мобилизационной экономики. Но последующие события не позволили этого сделать. И, если СССР постоянно догонял США по основным показателям в экономике, и, прежде всего, по темпам роста производительности труда, то в шестидесятые годы наметилась тенденция отставания. КПСС искала и нашла социалистический вариант увеличения эффективности экономики. На 1970 год был намечен Пленум ЦК КПСС с вопросом о перестройке народного хозяйства. Но объективные обстоятельства (угроза возникновения Третьей мировой войны, как тогда представлялось руководителям страны) опять не позволили провести реформы.
В общественном сознании нарастало недовольство: «уравниловка», «выводиловка», «иждивенчество» и т.п. раздражали людей, особенно тех, кто хотел и мог проявить инициативу. Естественно, что объектом недовольства стала руководящая сила страны - КПСС.
Во второй половине восьмидесятых годов лидеры «демократического» движения предложили советским гражданам две основные идеи - необходимо в кратчайшие сроки резко повысить эффективность экономики и расширить права человека. На уровне эмоций эти идеи представляются бесспорными. Необходимо только найти механизм их реализации. И такой механизм был предложен: рынок заставит экономику быть эффективной, а широкая демократия (многопартийность, парламентаризм и т.п.) обеспечит соблюдение прав человека. Мы помним лозунги тех дней: «Нельзя быть чуть-чуть беременным» - если вводить рынок, то товаром должно стать все, в том числе и рабочая сила; «Пропасть нельзя перепрыгнуть в два прыжка» - необходимо разрушить плановую экономику; «Собственность это свобода» - чем больше ты имеешь, тем ты свободнее, советский человек не мог быть свободным, так как не имел собственности, он раб, он «совок»; «Хозяин это порядок», «Нам нужен стратегический собственник».
Прошедшие годы «демократических» экспериментов позволяют сделать определенные выводы и обобщения, тем более, что у нас есть своеобразная «машина времени» - опыт государств, прежде всего США, которые уже более тридцати лет идут по пути абсолютизации и глобализации рынка и рыночных отношений.
Отсутствие ограничений вместо государственного контроля, либерализация торговли и движения капиталов, приватизация государственных предприятий - вот составляющие стратегического оружия из арсенала правительств, уверовавших в рынок, и международных экономических организаций, находящихся под их влиянием: Всемирного банка,
Международного валютного фонда (МВФ) и Всемирной торговой организации (ВТО). С этим оружием они вступили в войну за освобождение капитала, продолжающуюся и поныне. Предполагается, что закону спроса и предложения подчиняются как все отрасли человеческой деятельности, так и сами людские ресурсы.
В наши дни почти во всем мире активно используется теория американского экономиста и лауреата нобелевской премии Мильтона Фридмена. Его основная идея, которую часто называют «монетаризм», сравнительно проста: оптимальное использование капитала возможно только в том случае, когда его можно свободно перемещать через границы государств. Главное понятие в этом процессе - эффективность. Направляемые стремлением к максимальной прибыли, мировые сбережения должны всегда течь туда, где их можно использовать наилучшим образом. Таким образом, деньги из богатых капиталом стран поступают в регионы, предлагающие вкладчикам наилучшие инвестиционные перспективы. И наоборот, заемщики повсюду выбирают тех кредиторов, которые предлагают самую низкую ставку процента; им не нужно кланяться местным банковским картелям или переплачивать за тот факт, что в их собственной стране слишком мало сбережений. В конечном счете, так по крайней мере гласит теория, от этого выигрывают все нации, поскольку самые высокие темпы роста сочетаются с наилучшими инвестициями.
Финансовый рынок без границ как универсальный источник благосостояния и страж экономической рациональности? Такое видение не только вводит в заблуждение, но и опасно, ибо заслоняет сопутствующий политический риск. Чем больше страны зависят от доброй воли инвесторов, тем больше правительства вынуждены потакать привилегированному меньшинству, располагающему значительными финансовыми активами. А интересы этого меньшинства всегда одни и те же: низкий уровень инфляции, устойчивая внешняя цена валюты и минимальное налогообложение доходов от инвестиций. Не вдаваясь в объяснения, верующие в рынок всегда отождествляют эти цели со всеобщим благоденствием. Такова идеология возникающей диктатуры финансового капитала.
На самом деле тесные финансово-экономические связи между странами вынуждают последние соревноваться в снижении налогов, сокращении общественных расходов и отходе от принципов социального равенства, что приводит лишь к глобальному перераспределению от тех, кто на дне, к тем, кто на вершине. Вознаграждаются все те, кто создает наилучшие условия для крупных капиталовложений, а над любым правительством, которое сопротивляется этому закону джунглей, нависает угроза санкций.
Уже давно понятно, что пресловутый отказ от контроля за вывозом капитала вызвал к жизни процессы, которые методично сводят к нулю суверенитет государств, имеют губительные анархические последствия. Страны лишаются права взимать налоги, правительства подвергаются шантажу, а правоохранительные органы бессильны перед преступными организациями, не имея возможности добраться до их денег. Снижение налогов на капитал, дерегуляция всех финансовых услуг и урезание расходов на государственные
службы и социальную сферу - требование организованной финансовой индустрии.
Освобождение денег от государственного контроля началось в 1973 году с отмены фиксированных курсов обмена валют ведущих индустриальных стран. До этого действовали правила Бреттон-Вудской системы. Так называется деревня в горах штата Нью-Гемпшир, где в июле 1944 года представители стран - победительниц во второй мировой войне собрались и учредили международный финансовый порядок, обеспечивавший стабильность на протяжении почти тридцати лет. Цены валют стран-участниц привязывались к доллару, в то время как эмиссионный банк США со своей стороны гарантировал обмен долларов на золото. В то же время сделки с валютой контролировались официальными органами, так что в большинстве стран требовалось получать разрешения на обмен и перевод крупных сумм.
Однако быстро растущие промышленность и банки рассматривали такие бюрократические ограничения как механизм сдерживания. В 1970 году США, ФРГ. Канада и Швейцария отменили контроль над перемещениями капитала. Плотина была прорвана. "Спекулянты", то есть дилеры, оценивающие валюту в соответствии с различными возможностями капиталовложений, стали договариваться о курсах обмена между собой, и система фиксированных курсов развалилась. В 1979 году сняла последние ограничения Великобритания, в 1980 - Япония.
Правители ЕС начали в 1988 году движение к единому рынку. В ходе этой "величайшей программы дерегулирования в истории экономики" (как ее назвал председатель Еврокомиссии Петер Шмитхубер) Франция и Италия тоже освободили циркуляцию денег и капитала в 1990 году, а Испания и Португалия продержались до 1992 года.
То, что страны "большой семерки" решили внедрить в собственных экономических зонах, они постепенно распространяли и на остальной мир. МВФ, в котором эти страны имеют решающее слово, является для этого идеальным инструментом. Где бы властелины МВФ ни предоставляли займы в последние годы, они повсюду ставили условие, чтобы соответствующая валюта стала конвертируемой, а страна - открытой для международных перемещений капитала.
Целеустремленная политика и законодательство правительств постепенно соорудили автономную систему "финансового рынка", которой политологи и экономисты начали приписывать некую высшую власть. Сейчас нет ни идеологии, ни попкультуры, ни международной организации, ни даже экологических проблем, которые связывали бы страны мира более тесно, нежели электронная сеть глобальных денежных машин банков, страховых компаний и инвестиционных фондов.
Всякий раз, когда транснациональные компании размещают производство там, где рабочая сила самая дешевая, а затраты на социальные нужды или охрану окружающей среды не являются первостепенными, они снижают абсолютный уровень своих расходов. Это, в свою очередь, уменьшает не только цену продукции, но и цену труда.
Чем легче становится производству и капиталу пересекать границы тем более могущественными и неуправляемыми делаются транснациональные корпорации (ТНК), которые сегодня способны запугивать и лишать власти правительства, и тех, кто их избирает. В мире сейчас около 40 тысяч ТНК. Они осуществляют две трети мировой торговли, причем почти половину этого объема - через свои собственные торговые сети. Они находятся в самом центре глобализации и непрерывно двигают ее вперед. В международной торговле государства-нации больше не выставляют товары на продажу с последующим распределением прибылей внутри страны. Теперь рабочие всего мира конкурируют между собой из-за работы, которую они должны выполнять в условиях глобально организованного производства.
Этот процесс, во-первых, ускорил темп внедрения технических новшеств и рационализации и довел их до абсурда: производительность растет быстрее общего объема продукции, в результате чего происходит так называемый «рост при потере рабочих мест». Во-вторых, полностью изменилось соотношение сил между капиталом и трудом. Интернационализм, некогда оружие рабочего движения, перешел на сторону противника и служит его интересам. Организациям трудящихся, в большинстве своем национальным, противостоит корпоративный Интернационал, который в ответ на любые претензии прибегает к своему излюбленному и безотказно действующему средству -переводу производства за границу. Обещание процветания за счет свободной торговли еще, может быть, и выполняется для вкладчиков капитала и управляющих компаний. Что же касается их рабочих и служащих, не говоря уже о растущей армии безработных, то о них этого не скажешь. То в чем раньше видели прогресс, оборачивается его противоположностью.
Наиболее остро все эти явления проявляются в колыбели капиталистической контрреволюции - в Соединенных Штатах Америки. Так, например, компания Caterpillar («Кат») является крупнейшим мировым производителем строительно-дорожных машин и бульдозеров. В 1991 году, когда оборот и прибыль достигли рекордных отметок, руководство объявило войну рабочим. Было объявлено о понижении зарплат на целых 20 процентов и об удлинении рабочей недели на два часа. Рабочие - члены профсоюза Ката провели ряд забастовок, как путем неявки на работу, так и сидячих, последняя из которых длилась свыше полутора лет. Эта забастовка превратилась в - наиболее длительную и ожесточенную акцию борьбы трудящихся за свои права в послевоенной Америке. (Весьма примечательно, что российские «демократические» СМИ и «независимые» профсоюзы не заметили этого события) Она обошлась профсоюзу в 300 миллионов долларов, выплаченных его членам за простой, и все впустую. Что произошло? В 1991 году совет директоров компании возглавил некий Дональд Файтс. Он продемонстрировал, как можно в современных условиях расправиться с профсоюзом. Забастовки, даже если они длятся годами и поддерживаются кампаниями и демонстрациями по всей стране, больше не могут вынудить руководство предприятий повысить зарплату его работникам. В период забастовки Файтс отправил в сборочные цеха служащих, инженеров, весь управленческий персонал среднего и младшего звеньев и около 5 тысяч работавших неполный рабочий день. Одновременно он сделал максимально возможные заказы в зарубежных филиалах и добился успеха. Пока пикетчики месяцами выстаивали у заводских складов, Кат наращивала объемы производства и продаж. Когда забастовщики в конце концов капитулировали, Файтс навязал им такие условия труда, которых не существовало вот уже несколько десятилетий. От них требовалось работать при необходимости по двенадцать часов в сутки, в том числе по выходным, без всякой дополнительной оплаты (Los Angeles Times, 05.12.95.).
В свое время президент США Джон Ф. Кеннеди выразил ожидание роста благосостояния простой формулой: «Когда уровень воды в реке поднимается, все лодки на воде поднимаются вместе с ним» (Цит. по кн.: Мартин Г.-П. и Шуман X. Западня глобализации: атака на процветание и демократию. М.: «Альпина», 2001, с. 161). Но волна либерализации и дерегулирования эпохи «монетаризма» породила тип экономики, к которому эта метафора уже неприменима. Действительно, в период с 1973 по 1994 год реальный ВНП на душу населения вырос в США на целую треть. В то же время, однако, у трех четвертей работающего населения, не относящегося к руководящему персоналу, средняя зарплата без вычетов сократилась на 19 процентов и составляет всего 258 долларов в неделю (Simon Head, Das Ende des Mittelklasse, in: Die Zeit, 26.04.96). И это лишь статистическая средняя величина. Для нижней трети этой пирамиды падение зарплаты было еще более значительным: эти миллионы людей зарабатывают теперь на 25 процентов меньше, чем двадцать лет тому назад.
В целом американское общество отнюдь не стало беднее. Совокупные доход и благосостояние никогда не были такими высокими как сейчас. Но этот статистический рост относится только к 20 миллионам семей, к одной пятой, составляющей вершину пирамиды. И даже внутри этой группы распределение доходов происходит в высшей степени неравномерно. С 1980 года богатейший 1 процент семей удвоил свои доходы, и теперь приблизительно полмиллиона сверхбогачей владеют третью всего частного капитала в США. От переустройства американской экономики выиграли и руководители крупных корпораций. С 1979 года их зарплата выросла в среднем на 66 процентов. В то время они получали примерно в сорок раз больше, чем их рядовые служащие. Теперь это соотношение равняется 120:1.
Экономист Массачусетского технологического института Лестер Туроу пишет, что американские «капиталисты объявили своим рабочим классовую войну и выиграли ее» (Lester Thurow, The Future of Capitalism, New York 1996).
Все больше американцев, в том числе и представители состоятельной элиты, считают выбранное направление развития неверным. Так, например, Эдвард Луттвак экономист Центра стратегических и международных исследований, одного из консервативных вашингтонских мозговых трестов, из хладнокровного поборника неолиберализма превратился в его самого непримиримого противника. «Турбокапитализм», как он его называет, является по его мнению, «скверной шуткой. То, что марксисты утверждали сто лет тому назад, сегодня уже реальность. Капиталисты становятся все богаче, в то время
как рабочий класс нищает». Глобальная конкуренция пропускает «людей через мясорубку» и уничтожает сплоченность общества (Цит. по: Silvio Bertolami, Wir werden alle durch den Fleischwolf gedreht, in: Die Weltwoche, 31.08.95).
Еще более эффектный поворот на сто восемьдесят градусов совершил Стивен Роуч, главный экономист в Morgan Stanley, четвертом по величине инвестиционном банке Нью-Йорка. Книги и выступления Роуча менее чем за десять лет сделали ему имя в стратегии управления. Он последовательно отстаивал сокращение рабочей силы и упрощение модели корпоративной организации. Но в четверг 16 мая 1996 года все корпоративные клиенты его банка получили письмо, в котором он публично отрекался от своих убеждений: «Я годами превозносил рост производительности как некую высшую добродетель. Но должен признать, что по зрелом размышлении не считаю, что это привело нас в землю обетованную». В своем письме Роуч сравнил реструктуризацию американской экономики с примитивной подсечно-огневой системой земледелия, при которой за непродолжительным периодом урожайности неизбежно следует утрата плодородия почвы, от которой зависит жизнь тех, кто ее обрабатывает. Если руководители американских корпораций в ближайшее время не сменят курс и не будут наращивать рабочую силу вместо того, чтобы лишать ее квалификации, стране не хватит ресурсов, чтобы удержаться на мировом рынке. «Рабочую силу, - подытожил Роуч, - нельзя выдавливать вечно. Тактика бесконечного сокращения рабочей силы и урезания реальной зарплаты - это в конечном счете рецепт индустриального вымирания» (Stephen Roach, Amerika's Recipe for Industrial Extinction, in: Financial Times, 14.05.96).
В странах ОЭСР большинство министров и правящих партий до сих пор верит, что максимально возможное ограничение государственного вмешательства в экономику ведет к процветанию и созданию новых рабочих мест. В рамках этой программы неуклонно стираются с лица земли все управляемые государством монополии. Все это делается во имя конкуренции, занятость не имеет никакого значения. Но по мере того как правительства приватизируют почту и телефонную связь, электроэнергию и водоснабжение, воздушное сообщение и железные дороги, по мере того как они либерализуют международную торговлю и дерегулируют все - от технологии до охраны труда, они усиливают тот самый кризис, для борьбы с которым их избрали.
Глобализация, понимаемая как высвобождение сил всемирного рынка и лишение государства экономической власти, - для большинства стран жестокая реальность, от которой никуда не скроешься. Для США это процесс, сознательно запущенный и поддерживаемый ее экономической и политической элитой. Только Соединенные Штаты могли вынудить японское правительство открыть свой рынок для импорта. Только правительство в Вашингтоне могло заставить Китай закрыть 30 фабрик по производству видеокассет и компакт-дисков, которые делали миллиарды на пиратской продукции. Только администрация президента США могла уговорить Россию поддержать военную интервенцию в Боснии. Заем в 10 миллиардов долларов, подоспевший как раз к избирательной кампании Бориса Ельцина летом 1996 года, был услугой за услугу.
Таким образом, США это единственная оставшаяся супердержава - последнее государство, все еще сохранившее в значительной степени национальный суверенитет. Именно вашингтонские политические деятели и их советники устанавливают правила глобальной интеграции в широком спектре торговой, социальной, финансовой и валютной политики. Но уже сегодня американская модель тотального подчинения рынку нигде не критикуется более сурово, чем в самих Соединенных Штатах. Поэтому не исключено, что американский прагматизм отбросит радикальные доктрины свободного рынка, которые он превратил в догму двадцать лет назад.
Экономическая интеграция ведет не к объединению, не к Соединенным Штатам Европы, а к рынку без государства, где политика лишь расписывается в своем бессилии и порождает больше конфликтов, чем может разрешить.
Богатейшая пятая часть государств имеет в своем распоряжении 84.7 процента мирового ВНП, на их граждан приходится 84.2 процента мировой торговли и 85.5 процента сбережений на внутренних счетах. С 1960 года разрыв между богатейшими и беднейшими государствами более чем удвоился.
Процветающие 20% стран используют 85% мировой древесины, 75% обработанных металлов и 70% энергии (UNDP-Bericht 1994; UN-Forschungsinstitut fur sociale Entwickhmg (States of Disarrau 1995). Достичь такого всему населению планеты не удастся никогда.
В апреле 1995 года британский премьер-министр Джон Мейджор посетовал на абсолютную неприемлемость того, что происходит на финансовых рынках «со скоростью и размахом, угрожающими выйти из под контроля правительств и международных организаций»(1Щегпагюпа1 Herald Tribune, 3.4.1995). Его бывший итальянский коллега Ламберто Дини, которому удалось побывать управляющим центральным банком, соглашается, что «нельзя позволять рынкам подрывать экономическую политику целой страны» (Там же). А президент Франции Жак Ширак охарактеризовал касту торговцев финансового сектора как «СПИД мировой экономики» (The Ekonomist, 7.10.1995).
Подчинение финансовым рынкам приводит к атаке на демократию. Изыскивая пути извлечения максимального дохода, финансисты позволяют себе оспаривать все, что было отвоевано на пути к социальному равенству за сто лет классовой борьбы и политических преобразований.
Интернационал больших денег постоянно подрывает именно то, к чему он в отчаянии обращается во времена кризисов, а именно: способность национальных государств и их международных учреждений предпринимать эффективные действия. Это было известно уже давно.
«Отмените налоги, поддержите свободную торговлю, и тогда наши рабочие во всех сферах производства будут низведены, как в Европе, до уровня крепостных и нищих» - Авраам Линкольн, шестнадцатый президент США (1860-1865).
Выводы.
Первое. В мире сложилась диктатура спекулятивного финансового капитала. В данный момент принципиальное расхождение между капитализмом и социализмом состоит в трактовке понятия «эффективность». Для капитализма эффективность означает сокращение затрат на производство. Для социализма эффективность это уровень развития социальной сферы - цели и смысла экономики. Можно поставить вопрос: кто будет иметь преимущество при столкновении этих подходов? Тактически могут получить преимущество монетаристы. Не составляет особого труда резко сократить количество работающих и арифметика бухгалтерского расчета зафиксирует рост эффективности. В стратегическом плане буржуазная эффективность приводит к неприемлемым результатам:, 20% могут работать и жить, 80% населения обречены на борьбу за выживание. Приоритет социальной сферы в трактовке эффективности дает огромные преимущества. Только два примера из разных социальных систем - Япония и СССР. Япония в конце XIX века уже имела систему всеобщего среднего образования и в 1945 году провела успешное испытание ядерного оружия; сейчас в Японии каждый второй работающий имеет высшее образование и ставится задача сделать высшее образование всеобщим. По многим показателям, и, в частности, по продолжительности жизни населения, эта страна стала образцом для подражания. Советский Союз получил в наследство от царизма отсталую экономику, неграмотность населения на уровне 90%, среднюю продолжительность жизни менее 40 лет. Великий «Кремлевский мечтатель» поставил стратегическую задачу: учиться, учиться и еще раз учиться. Переживая крайне тяжелый период, страна вкладывала в образование и науку от 12 до 16 процентов бюджета; развитые страны обычно тратят на эти цели 5% (современная Россия - 3%, а по выполнению менее 1,5%). В результате Советский Союз на глазах одного поколения превратился в мощную индустриальную державу, из «лаптей вылетел в космос», а по продолжительности жизни практически догнал Японию.
Второе. Буржуазная эффективность, «монетаризм» - несовместимы с демократией. Власть очень узкого круга финансистов не может иметь ничего общего с демократическими институтами современного общества. Эта власть не может и не собирается не только гарантировать, но и даже декларировать защиту прав человека на труд, а, следовательно, и жизнь. Перемещение производства в более благоприятные климатические и налоговые зоны, упрощение его структуры, массовые увольнения, обесценивание труда -неизбежное следствие глобализации на базе «монетаризма».
Наши соотечественники интуитивно понимают куда их ведет правящий режим и глобализация по существующим в данный момент стандартам. Дать интуиции масс теоретическое обоснование, поднять общественную психологию до уровня идеологии, организовать и направить энергию трудящихся на созидание социалистического общества - одна из главных теоретических задач на современном этапе.
А.А.Краузе